ВФР - ролевая игра

Дом семьи Дюпле на улице Сент-Оноре

На следующий день Элеоноре все же пришлось выслушать немало упреков от матери – женщины, в общем-то, добродушной, но требовательной к соблюдению домашнего уклада. «Где ты была третьего дня, Виктория волновалась, мы с отцом места себе не находили… Ты так ничего и не сказала! А вчера на тебе лица не было, хотя ты и старалась казаться спокойной». – «Мне надо было навестить одного друга… Вчера же я дурно себя чувствовала… Не хотелось никого тревожить». – «Ради всего святого, душенька Элеонора, ты что-то скрываешь? Так не похоже на тебя!» – «Вовсе нет, мама. Со мной все в порядке». – «Ты бледна, посмотри повнимательнее в зеркало, какие у тебя темные тени под глазами! Девушка в твои годы должна быть свежа и хороша, еще не хватало тебе подурнеть, подобно бедняжке Мадлен! Ты слышала, ее бросил жених? Она такая бледная, выглядит нездоровой, так похудела, на нее теперь никто не посмотрит! Помни, ты – девушка на выданье…» – «Матушка…» – «Но сейчас ты чувствуешь себя лучше?» – «Да, намного лучше». – «Тогда, пожалуйста, помоги Виктории со стиркой. Ты не на отдыхе – хотя, может, и считаешь, что у тебя есть более важные дела, о которых нам знать не следует. У гражданина Робеспьера лишь пара чистых чулок осталась, да и наши вещи постирать нужно. Да посмотри вещи его брата, небось, грязные рубашки найдутся. Что он с дороги привез-то…» – «Хорошо, я все сделаю. Вы же знаете, я всегда слежу за тем, чтобы лишняя смена белья всегда была в шкафу. А… Максимильен останется сегодня дома, вы не знаете, матушка?» – «Не знаю, дорогая. Не беспокой его сейчас лучше. Он тоже сам не свой, наверное, неприятности какие-то», – мадам Дюпле по старой привычке перекрестилась.

…Стирали белье на кухне же, сначала нужно было его рассортировать и прокипятить, отделив цветное от белого; кипятили в баке с деревянной крышкой, мыло – хоть какое плохое, но само по себе редкость в то трудное время – раскисало, а потом твердело, оставляя сероватый налет на стенках бака и самих вещах; потом воду сливали в ванну, чтобы стирать более нежные вещи. Белье несколько раз прополаскивали, стараясь полностью избавиться от мыла. Далее белье отбивали вальком, складывали и пропускали через валики катка, чтобы отжать… Затем наступала очередь крахмаления, а потом сушки… Развешанное при хорошей погоде в саду, а при плохой – в кухне, на рамах, привинченных к потолку, белоснежное белье было гордостью женщин Дюпле, итог тяжелой и долгой работы. Когда одежда высыхала, ее гладили и штопали – уже на другой день. Штопка была уже отдыхом, хотя после двухчасовой работы без перерыва глаза начинало немилосердно щипать, и тогда девушки садились за клавесин и развлекали домашних незатейливой мелодией или же начинали играть с Браунтом или престарелой кошкой, – не читать же, когда глаза и так болят… Но работа была в радость – ибо выполняли ее от души, зная, что трудятся не для кого-то, а для своей семьи и людей, когда-то чужих, но незаметно ставших дорогими и близкими…
Но сейчас Элеонора чувствовала себя одной на всем белом свете – она не могла признаться Максимильену ни в одной из вещей, лежащих на душе тяжелым грузом, не могла предложить ему пойти на прогулку – мать сделала ей справедливый упрек, а в более поздний час ей предстояло до вечера покинуть дом, чтобы выполнить то, от чего отказаться она уже была не в силах. Она то вновь и вновь думала о возможных вариантах беседы, то беспокоилось за Огюстена, то переживала из-за состояния Робеспьера… Сдерживая слезы и машинально отвечая что-то на вопросы Виктории, Элеонора полоскала белье и старалась не выказывать волнения, терзавшего ее душу.
Она взяла полосатые чулки Максимильена, чтобы опустить в чистую воду, и поймала взгляд сестры:
– В чем дело?
– Корнелия, ты сама не своя. Где твоя мудрость и невозмутимость, сестренка?
– Не называй меня именем этой мудрой женщины, дорогая, боюсь, меня можно уподобить сейчас скорее несчастной Корделии…
– Что с тобой? – Виктория почти испуганно посмотрела на нее.
Элеонора спохватилась и, чтобы успокоить ее, ответила уже прежним тоном:
– Виктория, нам всем сейчас трудно. Мало ли что может расстроить в такое время! Мне за столь краткий срок пришлось принять два очень важных решения… Не спрашивай меня ни о чем, я не могу сказать.
– Боюсь, я ничего не понимаю… Но позволю себе спросить тебя о Робеспьере! Почему он даже не подошел к тебе после завтрака? Ведь мог же… Он до сих пор дома!.. Вы не поссорились?
– Ты не понимаешь его так, как я, – мягко ответила Элеонора. – Он видел, что я занята, я ведь еще готовила утром, и не стал мешать. Он и так считает, что злоупотребляет гостеприимством нашей семьи, хотя это вовсе не так!
– Ты заботишься о нем, словно жена, Элеонора, а между тем вы еще даже не обручены… – осторожно заметила Виктория. – Вы позже несомненно поженитесь, но внимание к тебе…
– Не говори мне сейчас про свадьбу, прошу! И ты, и матушка… Все словно сговорились, и никто не думает, как мне тяжело. Как ему тяжело!.. Как я могу сейчас его тревожить этим? Я чем-то помогаю ему, и одно это дает мне величайшее успокоение. Пусть он сейчас занят и едва находит время, чтобы вернуться домой и поспать несколько часов, но это то, чему он посвятил себя, всего себя. Мое дело – быть рядом… Когда ему будет нужно поговорить со мной – он поговорит… Я знаю, что ему приятно и легко со мной, как я люблю, когда он приглашает меня на прогулки! Да, порой мне грустно… так хочется иногда просто услышать его голос, увидеть его улыбку… – Элеонора устало села на табурет, вытерев руки о передник. – Грех это – стремиться прикоснуться к мечте слишком рано… он сказал мне это однажды… Я тогда подумала, что ослышалась… как странно было слышать от него такое! Но он прав, поистине прав. Как он легко может выразить то, что на душе у нас обоих. Нам всем нужно быть терпеливыми, Виктория. Это главная добродетель на сегодняшний день… Иначе просто ни на что не останется сил.
– Сестра…
– Я верю в судьбу, Виктория. А ты веришь?
– Это сказки!..
– Не считай меня наивной. Я давно уже не ребенок. Я не верю в сказки… фей и волшебников… но я верю в некое предначертание. Почему один становится солдатом, а другой – художником? Почему один выбирает жизнь простого адвоката, а другой решил изменить мир? Что движет нами? Что, как не судьба?
– Но что такое – судьба?
– Судьба… – Элеонора задумалась. – Наверное, это любовь. К миру, к своему делу, к людям… Любовь к тому, что делаешь. Видишь, кто-то продался в первые же месяцы, а посмотри на Максимильена, вспомни, каков был Марат! …Что ж, – она поднялась, – пора за работу… Подай мне еще холодной воды.

Прошел час, другой, Робеспьер ушел с Браунтом на прогулку – как сообщила словоохотливая Мари-Франсуаз, – таким образом, обстоятельства им благоволили, но Элеонора все тревожнее начинала поглядывать на часы. Казалось, фарфоровые изящные птицы, замершие в танце по бокам циферблата, околдовали стрелки, и те движутся гораздо быстрее, чем следует… Два часа пополудни! Где же Огюстен? Попросив сестру развесить белье до конца, быстро поправив прическу и переодевшись, Элеонора ушла в малый салон – ту самую комнату, выходящую в сад, где Руаль Шалье узнала о том, что ее возлюбленный Антуан Гро заключен в Консьержери…